Аннотация обещает: «людям верующим книга может помочь лучше понять себя, людям неверующим — понять других, а сомневающимся — сомневаться глубже». Прочтя эту монографию, я — атеист с духовными запросами — с почти злорадным облегчением понял, что современный монастырь РПЦ отнюдь не то место, где процветают завидные добродетели.
Основная сложность проведения интервью заключалась в том, что моё присутствие в монастырях в качестве временной трудницы <…> не предполагало ни наличия у меня свободного времени, ни должной статусной позиции, чтобы опрашивать кого-либо рангом выше меня (т.е. практически всех). <…> Моя задача состояла в том, чтобы дожидаться потенциальных информантов после трапезы или церковной службы и просить побеседовать со мной. Информанты обычно откладывали интервью настолько долго, насколько они выдерживали мои повторяющиеся просьбы. В конце концов монастырские обитатели сдавались, хотя и не без скорби, добавляя, что лучше бы это время провести в молитве. Со временными трудниками, у многих из которых я оставалась в гостях во время своих путешествий по областям России (за что я им очень благодарна), беседа складывалась проще.
<…> хотя у большинства насельниц есть потребность в получении особого религиозного опыта, монастырь может гарантированно предложить лишь повседневные рутинные операции.
Нынешние хозяйственные практики монастырей обусловлены тем, что множество обителей начали восстанавливаться в условиях дефицита ресурсов. Исторический контекст подсказал назвать труд в монастыре «послушанием», чем подчёркивалась преемственность с дореволюционными обителями. Благодаря тому, что слово это означает ещё и добродетель, на него нанизались дополнительные представления о личном спасении.
<…>
Трудник начинает интерпретировать послушание как исправление себя. Следовательно, послушание рассматривается как средство, направленное на излечение от самого актуального греха в данный момент. Чаще всего таковым оказывается гордыня: во-первых, это достаточно «приличный» грех, в котором не стыдно признаться; во-вторых, невозможно отрицать его наличие в своей душе, чтобы тут же не быть уличённым в противоречии; наконец, послушание считается универсальным средством для воспитания смирения, антонима гордыни. <…> Схема интерпретации своего послушания получается примерно следующей: Божий промысел, действующий в монастыре, — неприятное/трудное послушание, которое вызывает внутреннее сопротивление (читай, искушение), — проявление скрытого в душе греха — выполнение послушания и если не искоренение греха, то хотя бы его выявление.
Если человек одинок, получает пенсию, имеет квартиру в собственности, посещает ближайший гипермаркет и смотрит трансляции богослужений онлайн <…>, то его условиям для практики безмолвия и/или молитвы мог бы позавидовать любой житийный отшельник, ушедший ради тех же целей в глухие вологодские леса или сирийские пустыни.
<…> ясная иерархия грехов, расписанный порядок замещения их на добродетели и очевидная вершина восхождения — постоянная Иисусова молитва — всё это выстраивается в различимые этапы духовного пути. И некоторые желающие монашеской жизни приходят в обитель, имея подобный образ практик, постепенно преобразующих человека. Монастырь представляется им тем, что на научном языке можно назвать «дисциплинарным институтом». <…> Однако через некоторое время жизни в обители подобные нацеленные на работу над собой насельницы сталкиваются с тем, что современное монастырское понимание природы человека и техники самотрансформации, основанные на метафоре прогресса, несовместимы. О какой самотрансформации можно говорить, если нет критериев для понимания собственного духовного роста и успех в работе над собой не должен быть осознан самим человеком? Ведь святость или греховность человека с относительной определённостью познается только после его смерти, а в конечном счёте единственным судьёй человека выступает Бог.
На ужин одна из послушниц, назовём её Тамарой, должна была приготовить тушёную капусту. Матушка попробовала капусту и осталась крайне недовольна вкусом (надо признать, блюдо и вправду не удалось). Тамара стала детально разбирать технологию приготовления, пытаясь понять, где она ошиблась. Наконец, корень зла был найден — им оказался перчик, добавленный послушницей на свой страх и риск. Я думала, что на этом странный разбор пищи и завершится. Но нет, ещё как минимум полчаса матушка обвиняла послушницу в том, что капуста не удалась из-за тщеславия повара. Мол, в прошлый раз Тамару похвалили, а теперь она захотела превзойти себя, думала, как усовершенствовать рецепт, и добавила перец. Тамара робко заметила, что ведь хотела как лучше. От чего ещё больше злилась игуменья: «Как лучше хотелось! А не надо как лучше, делай как благословили! А у тебя везде своя воля!» Тамара чуть не расплакалась. После чего игуменья с благочинной ещё какое-то время обсуждали, можно ли будет Тамаре доверить приготовление еды для группы приезжающих паломников. Благочинная спросила послушницу: «Справишься?» Тамара: «Попробую». Игуменья: «Вот, опять „попробую“! Как Бог даст — а ты опять со своей волей». Тамара уже в слезах: «Я всегда, матушка, про себя произношу — как Бог даст».
После этой беседы послушница, провожая меня в корпус, наверное, судя по выражению моего лица, поняла, что нужно дать какие-то комментарии. Тамара сказала, что матушка на самом деле очень добрая. Я хмыкнула. Тамара продолжила, что игуменья ведь очень хорошо всё ей разложила. Она сама даже не понимала, потому что мы не замечаем, как живут в нас страсти, а настоятельница заметила грех и указала на него. И такая публичная отповедь была очень полезна Тамаре, поскольку гордых Господь только так и смиряет <…>
Многие люди прямо подчёркивают, что им нравится в монастыре «побыть в детском состоянии». Для них это означает не нести никакой ответственности, просто слепо следовать чужим указаниям.