Аннотация обещает: «людям верующим книга может помочь лучше понять себя, людям неверующим — понять других, а сомневающимся — сомневаться глубже». Прочтя эту монографию, я — атеист с духовными запросами — с почти злорадным облегчением понял, что современный монастырь РПЦ отнюдь не то место, где процветают завидные добродетели.
Книга радует балансом умозрительного и наглядного. Знаешь, бывает много фактов, но мало мысли или, наоборот, — сплошное витание в абстракциях и никакого «мяса». А здесь и любопытный материал и оригинальные суждения. Вообще-то это монография со всеми атрибутами научного исследования: объект, проблематика, метод, понятийный аппарат, обзор актуальных теорий, результаты, демонстрирующие «прибавочную стоимость» работы. Но всё это не вымученные построения кабинетного учёного, а осмысление опыта «полевой жизни». Ради включенного наблюдения Дарья около года провела в трёх небольших удалённых монастырях в качестве трудницы (так называют мирянок, временно живущих в монастыре в обмен на безвозмездный труд). Она собирала материал для сравнительного анализа в других обителях, участвовала в многочисленных паломнических поездках, записала около полусотни интервью с информантами.
Основная сложность проведения интервью заключалась в том, что моё присутствие в монастырях в качестве временной трудницы <…> не предполагало ни наличия у меня свободного времени, ни должной статусной позиции, чтобы опрашивать кого-либо рангом выше меня (т.е. практически всех). <…> Моя задача состояла в том, чтобы дожидаться потенциальных информантов после трапезы или церковной службы и просить побеседовать со мной. Информанты обычно откладывали интервью настолько долго, насколько они выдерживали мои повторяющиеся просьбы. В конце концов монастырские обитатели сдавались, хотя и не без скорби, добавляя, что лучше бы это время провести в молитве. Со временными трудниками, у многих из которых я оставалась в гостях во время своих путешествий по областям России (за что я им очень благодарна), беседа складывалась проще.
Итак, вот некоторые важные для меня выводы из прочитанного.
Послушание. Представь, что отчуждённая работа и есть духовность
Монастырь — не герметичная капсула. Смыслы и практики, которые там культивируются, подвергаются такому же влиянию культурно-исторического контекста, какое испытывают на себе любые другие институты. В массовом сознании монастырь символизирует отречение от мирской тщеты ради духовного подвига. Реальная жизнь русского православного женского монастыря подчинена — сюрприз-сюрприз — хозяйственно-экономическим нуждам. В типичном случае монастырь РПЦ — это комплекс культовых, жилых и хозяйственных сооружений дореволюционной постройки без современных коммунальных удобств, плюс сельхозугодья и скот. Ведение этого хозяйства и составляет основное содержание ежедневной рутины монахинь, послушниц и трудниц обители. Положение насельниц женских монастырей усугубляется тем, что женщины в православной церкви не могут совершать таинства и требы. А участие в богослужении часто ограничивается воскресной службой единственного окормляющего обитель священника.
<…> хотя у большинства насельниц есть потребность в получении особого религиозного опыта, монастырь может гарантированно предложить лишь повседневные рутинные операции.
Противоречие между религиозным назначением монастыря и вопиющим перекосом жизни его обитательниц (особенно трудниц) в сторону физического, преимущественно сельскохозяйственного, труда вызывает ассоциацию с колхозом даже у самих верующих. Противоречие это разрешается путём
«Духовному» пониманию хозяйственной разнарядки служит особое наименование — послушание. Примечательно, что термин этот, взятый из традиционного лексикона, раньше имел иное содержательное наполнение. В классических православных текстах привычная хозяйственная деятельность не наделялась духовным значением. Послушанием там называется подчёркнуто иррациональный (сажать капусту корнями вверх) или унизительный (противоречащий сословному статусу) труд. Но, как пишет Дарья, «современный монастырь не может позволить себе такую роскошь, как намеренно нерациональный труд».
Нынешние хозяйственные практики монастырей обусловлены тем, что множество обителей начали восстанавливаться в условиях дефицита ресурсов. Исторический контекст подсказал назвать труд в монастыре «послушанием», чем подчёркивалась преемственность с дореволюционными обителями. Благодаря тому, что слово это означает ещё и добродетель, на него нанизались дополнительные представления о личном спасении.
<…>
Трудник начинает интерпретировать послушание как исправление себя. Следовательно, послушание рассматривается как средство, направленное на излечение от самого актуального греха в данный момент. Чаще всего таковым оказывается гордыня: во-первых, это достаточно «приличный» грех, в котором не стыдно признаться; во-вторых, невозможно отрицать его наличие в своей душе, чтобы тут же не быть уличённым в противоречии; наконец, послушание считается универсальным средством для воспитания смирения, антонима гордыни. <…> Схема интерпретации своего послушания получается примерно следующей: Божий промысел, действующий в монастыре, — неприятное/трудное послушание, которое вызывает внутреннее сопротивление (читай, искушение), — проявление скрытого в душе греха — выполнение послушания и если не искоренение греха, то хотя бы его выявление.
Молитва. Стремишься практиковать умное делание? В монастыре тебе не место
Вершина духовного роста православного монаха — исихазм, непрестанное внутреннее повторение Иисусовой молитвы. В теории подвижник, выработавший умение непрерывно мысленно проговаривать слова молитвы («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного»), соединяется душой и телом с богом. Достигается это умение особой психофизической практикой, которая на начальном этапе требует уединения и покоя. Современный монастырский быт с приоритетом физического труда не благоприятствует таким духовным упражнениям. Парадоксальным образом, практиковать Иисусову молитву оказывается удобнее в условиях мегаполиса.
Если человек одинок, получает пенсию, имеет квартиру в собственности, посещает ближайший гипермаркет и смотрит трансляции богослужений онлайн <…>, то его условиям для практики безмолвия и/или молитвы мог бы позавидовать любой житийный отшельник, ушедший ради тех же целей в глухие вологодские леса или сирийские пустыни.
Неприспособленность монастырского уклада для совершенствования себя в мистических практиках Восточной церкви — частное проявление общего противоречия между идеей духовного роста и тем, что Дарья называет «рекурсивной моделью духовной жизни» православных монахов и верующих вообще. В православии доминирует представление, согласно которому единственный возможный в духовной жизни прогресс — это всё возрастающее осознание своей греховности. Так что вся духовная практика сводится к нескончаемому круговороту греха и покаяния.
Вообще-то святоотеческая традиция помнит альтернативное описание траектории духовной жизни: методичное возрастание в добродетелях. Традиция эта представлена «Лествицей» Иоанна Лествичника, «Путём ко спасению» Феофана Затворника и «Аскетическими опытами» Игнатия Брянчанинова. Воцерковленным людям хорошо знакомы перечисленные тексты, но практическим руководством в монастырской жизни они не служат.
<…> ясная иерархия грехов, расписанный порядок замещения их на добродетели и очевидная вершина восхождения — постоянная Иисусова молитва — всё это выстраивается в различимые этапы духовного пути. И некоторые желающие монашеской жизни приходят в обитель, имея подобный образ практик, постепенно преобразующих человека. Монастырь представляется им тем, что на научном языке можно назвать «дисциплинарным институтом». <…> Однако через некоторое время жизни в обители подобные нацеленные на работу над собой насельницы сталкиваются с тем, что современное монастырское понимание природы человека и техники самотрансформации, основанные на метафоре прогресса, несовместимы. О какой самотрансформации можно говорить, если нет критериев для понимания собственного духовного роста и успех в работе над собой не должен быть осознан самим человеком? Ведь святость или греховность человека с относительной определённостью познается только после его смерти, а в конечном счёте единственным судьёй человека выступает Бог.
Смирение. Инфантилизм, возведённый в добродетель
«Практику смирения» в православном монастыре Дарья разбирает в контексте академической дискуссии вокруг понятия агентности, под которой понимается «способность некоего актора действовать независимо, основываясь на свободном выборе согласно своей воле». Полемический резонанс в этой дискуссии вызвала профессор антропологии Калифорнийского университета Саба Махмуд; она «предложила видеть проявление агентности не только в сопротивлении, но и в добровольном следовании религиозным нормам».
Монография не разграничивает чётко понятия послушания и смирения. И то и другое суть христианские добродетели. Однако, по логике изложения материала, практика смирения представляется хардкорным вариантом послушания. Если послушание ассоциируется с банальными трудовыми обязанностями, то в разговоре о практике смирения быстро возникают мотивы дисциплины, публичного порицания и унижения. Выражаясь научно, «эмоции страха и унижения составляют неотъемлемую часть монастырской агентности». Проще говоря, «бъёт — значит, любит».
Ради наглядности и фана позволю себе пространную цитату из полевого дневника Дарьи.
На ужин одна из послушниц, назовём её Тамарой, должна была приготовить тушёную капусту. Матушка попробовала капусту и осталась крайне недовольна вкусом (надо признать, блюдо и вправду не удалось). Тамара стала детально разбирать технологию приготовления, пытаясь понять, где она ошиблась. Наконец, корень зла был найден — им оказался перчик, добавленный послушницей на свой страх и риск. Я думала, что на этом странный разбор пищи и завершится. Но нет, ещё как минимум полчаса матушка обвиняла послушницу в том, что капуста не удалась из-за тщеславия повара. Мол, в прошлый раз Тамару похвалили, а теперь она захотела превзойти себя, думала, как усовершенствовать рецепт, и добавила перец. Тамара робко заметила, что ведь хотела как лучше. От чего ещё больше злилась игуменья: «Как лучше хотелось! А не надо как лучше, делай как благословили! А у тебя везде своя воля!» Тамара чуть не расплакалась. После чего игуменья с благочинной ещё какое-то время обсуждали, можно ли будет Тамаре доверить приготовление еды для группы приезжающих паломников. Благочинная спросила послушницу: «Справишься?» Тамара: «Попробую». Игуменья: «Вот, опять „попробую“! Как Бог даст — а ты опять со своей волей». Тамара уже в слезах: «Я всегда, матушка, про себя произношу — как Бог даст».
После этой беседы послушница, провожая меня в корпус, наверное, судя по выражению моего лица, поняла, что нужно дать какие-то комментарии. Тамара сказала, что матушка на самом деле очень добрая. Я хмыкнула. Тамара продолжила, что игуменья ведь очень хорошо всё ей разложила. Она сама даже не понимала, потому что мы не замечаем, как живут в нас страсти, а настоятельница заметила грех и указала на него. И такая публичная отповедь была очень полезна Тамаре, поскольку гордых Господь только так и смиряет <…>
Дарья признаёт легитимным расширенное понимание агентности, предложенное Сабой Махмуд. С одним существенным дополнением: вчерашний истовый верующий завтра может перейти в лагерь воинствующих атеистов, а бывший рационалист — обернуться сектантом. Следовательно, любая адекватная концепция субъектности, полагает Дарья, должна учитывать временнОе измерение.
Моё диллетантское мнение: покорность не противоречит суверенитету личности, но и не предполагает его как непременное условие. В какой мере человеческая субъективность в принципе суверенна — отдельный большой вопрос. Но, как бы там ни было, покорность покорности рознь: зависит от психологической подоплёки.
Формально и «практики» мазохистов наверное должны быть признаны выражением агентности. Но означает ли это, что нам следует считать их доброкачественным вариантом нормы? Я бы не считал. Так же, как не считаю инфантильное бегство от ответственности признаком зрелой личности.
Многие люди прямо подчёркивают, что им нравится в монастыре «побыть в детском состоянии». Для них это означает не нести никакой ответственности, просто слепо следовать чужим указаниям.
Вместо вывода
Граница между миром и монастырём пролегает не там, где ожидаешь: ближе к заборам исправительных колоний и детских садов, чем к вратам небесных чертогов.
В оформлении обложки поста использован снимок Александра Шёнберга из его фоторепортажа о поездке на родину матери, в село Покровка Оренбургской области.